«Ведь абсолютно ясно, что Украине, в ее нынешнем плачевном положении, надобно привлекать на свою сторону всех, кто ее поддерживает. К примеру, у большинства российских либералов прекрасные выходы на влиятельные зарубежные СМИ. И в этих самых СМИ российские либералы с регулярной завидностью и упорством публикуют статьи в поддержку Украины и против Путина. А это — ой как не мало. Да? С учетом того, что у наших патриотических типа сил — нет таких выходов на влиятельные западные медиа. Почему-то. Преступно и по-хуторски неумно отталкивать таких людей».
Это пишу не я. Не Захар Прилепин. И даже не Дмитрий Киселев. Это пишет видный украинский интеллектуал, сторонник независимой Украины, поэт Александр Кабанов.
Господин Кабанов правильно все чувствует. Но он вряд ли представляет себе, насколько быстро отворачиваются российские либералы от Украины. Просто открыто рассказать, как ты устал от украинского патриотизма, среди этих самых либералов пока не принято: им мешают ложные нормы приличия. Но скоро нормы падут, и мы услышим, как самые влиятельные, самые известные лидеры общественного мнения России объявят о своей усталости. А вслед за ними и остальные.
Мы устали. Даже самый преданный сторонник Украины, русский либерал, зажмурившись и закрыв уши, вот-вот отвернется. Попробую объяснить, почему.
Михаил Бахтин писал об удивительном нашем свойстве: других людей мы всегда воспринимаем в статике, наделяем их конечными, неизменяемыми чертами характера. Другой для нас — целостный объект. О другом мы всегда готовы сложить исчерпывающее представление. Одного человека мы с легкостью называем вором, второго — глупцом, третьего — подонком. Зато себя охарактеризовать одним словом не умеем, потому что считаем себя сложными и постоянно изменяющимися. Редкий человек скажет о себе: «Я плохой», «я преступник» и даже «я — хороший семьянин». Другому же мы отказываем в способности изменяться и вообще — в способности действовать. Другой — отлитый в бронзе монумент нашей слепоте. Простой, понятный объект. А субъект для нас — всегда мы сами. Редкий человек вспомнит, что не только он, но и другой, смотрит на себя изнутри, изнутри себя переживает.
Но, собственно, речь не о вкладе Михаила Бахтина в развитие экзистенциализма. Речь о том, как бы нам слепоту к другому преодолеть. Вернее, даже не нам, а им. Им, украинцам. Когда я писала о том, что патриотически настроенная украинская элита все больше отталкивает от себя культурных россиян, я по большому счету имела в виду потерю украинцами умения видеть другого, то есть россиян, как себя.
Занимательное дело: образ украинской нации в украинском политическом дискурсе, в украинской публицистике всегда получается сложным, изменяющимся. А нация российская предстает в образе застрявшего в XVIII веке неграмотного мужика.
Если речь заходит о провалах первого и второго Майданов, украинский интеллектуал в лучшем случае скажет: «Что ж, мы ошибались и теперь в очередной раз готовы работать над ошибками». Зайдет речь о том, почему нынешний официальный Киев ведет себя порой так нагло и глупо, интеллектуал возразит: «Власть — это не народ». Спросишь, кто же были те люди, что вышли в Киеве глумиться над жертвами иркутского «Боярышника», нам ответят: «Это были нелюди, а не украинцы». Поинтересуешься, почему, со слов украинских же СМИ, бойцы АТО воевали порой за свой счет, а провиант им поставляли просроченный, украинская мыслящая элита отвечает: «Что ж, это не украинцы воруют, а подонки». Обратишься к истории и спросишь, почему в ВОВ среди украинцев было так много не только коллаборационистов, но и военных преступников, поступит обязательный ответ: «Так то разве были украинцы?» И когда, наконец, говоришь им, что жители Донбасса, приветствовавшие сепаратистов, имели украинские паспорта, следовательно, они, а не россияне, в первую очередь виноваты в войне, нам снова отвечают: «Ну какие же это украинцы? « Это, мол, ватники, быдло, плесень нации…»
Украинская мыслящая элита и себя, и страну видит сложно. А нас, россиян, считает простыми, как двугривенник. От всего плохого, что есть в украинской истории и политике, украинцы как нация себя дистанцируют. Но ждут, что по эту сторону границы российская культурная, интеллектуальная элита возьмет на себя ответственность за все: за Кремль, за Екатерину II, за аполитичное большинство, за сталинские лагеря, за Моторолу. Нас всех они называют виноватыми, они не допускают мысли о том, что наше общество так же разделяется, изменяется. И это самое неприятное, что я вижу от украинцев. Год за годом они оставляют нам все меньше права не быть одинаковыми. Я мерзла на антивоенных митингах, дважды сторонники присоединения Крыма и Донбасса ударяли меня, из-за антиукраинской цензуры вся наша редакция была вынуждена уволиться. Неудивительно, что
мне по-человечески неприятно оказаться в одном ряду с Моторолой. И непонятно, почему я должна нести ответственность за решение Кремля. Особенно перед теми украинцами, которых, в отличие от меня, за свободную Украину не били.
Я вообще считаю, что за решения, принимаемые внутри периметра этого фортификационного сооружения, ни один россиянин, не имеющий к нему доступа, — уже давно не несет. Да, есть понятие «коллективной вины» и «коллективной ответственности». Но есть и такое же твердое понятие нации, как «заложника собственного режима». Я уверена, что действенное сопротивление Кремлю было возможно в России года до 2002—2003-го. После — уже нет, потому что к этому времени власть реально наладила механизм подавления свободы слова, укрепила силовые структуры, наладила систему предупреждения массовых протестов. И тот факт, что в декабре 2011 года в Москве вышло, по самым щедрым оценкам, не больше 150 тысяч человек, — лишь подтверждает мой тезис: к 2011 году в стране были почти полностью задавлены механизмы массового оповещения, были взяты под контроль транспортные артерии.
В сегодняшних действиях власти виноваты те, кто попустительствовал ей до начала 2000-х. Кто был в те годы совершеннолетним и не протестовал. В первую очередь виновато образованное и просвещенное меньшинство, которое упустило момент, когда меньшинство еще могло на что-то влиять. После — не виноват никто. После — мы все жертвы. Да, мы стали жертвами не только власти, но и глупости, аполитичного собственного прогрессивного класса. Того самого класса, который первым должен был дать отпор устанавливающейся диктатуре. Но мы — все равно жертвы.
Понимание такой простой истины — что жертвы агрессивного режима и его заложники есть не только снаружи, но внутри страны — это фундаментальная международная норма. Наличие у режима оформившейся репрессивной машины снимает с населения ответственность за внешнеполитические преступления этого режима. Упорное нежелание украинской элиты понимать это лично меня окончательно от Украины отвратило. Как и попытки устыдить россиян двумя Майданами. Знаете, по уровню оформленности репрессивного инструмента киевская власть конца 2013 года соответствовала российской власти года примерно 2000-го. Почему не случилось протеста в 2000 году? Мне тогда было 15 лет, я не знаю, почему. А позже он не произошел потому, что риски оказались слишком высоки. Гораздо выше, чем участие в вооруженном сопротивлении Януковичу. Нельзя осуждать заложников за то, что они не бросились грудью на автоматы.
Это второе большое замечание: мы не только разные, мы еще и сами жертвы, и заложники своего режима.
Свежие комментарии